 |
Евгений Батраков Лабиринт неюмористический рассказ
-
"Счастье – это мировоззрение".
И. Сельвинский
I
Рабочая смена на заводе "Фреза" заканчивалась для всех в одно и тоже время, но не все в одно и то же время уходили домой. Одним из таких вечнопоследних был и сварщик шестого разряда Демьянов А.Т. или попросту – Лёшка-варило.
Вот и сегодня. Вышел из проходной. Остановился. Бесцельно и безучастно посмотрел по сторонам... Уже вечерело. По небу скитались румяные ломти облаков, лез обниматься шалый ветер, в разные стороны спешили люди, повизгивали тормозными колодками глазастые автомобили... Жизнь – шла. Пошел и Демьянов. На остановку. В голове трепыхались и таяли обрывки разговоров со слесарями, наплывал и рассыпался лязг гаечных ключей, скрежет, звон...
Вскоре из-за поворота выкатился "первый". Бодрый, с уютным, манящим светом окон, лихо подрулил к остановке и замер. Толпа качнулась, прильнула к автобусу и он, словно, сказочный монстр, начал поспешно засасывать покорную человеческую массу... И вот уж и Лешку – втиснуло, приподняло, усадило на чьи-то колени.
– Вы, что, молодой человек, на ногах стоять не можете? Так на голову встаньте!..
Лёшка обмер. Заупрямился изо всех сил тугому напору наседавших мужиков и встал – как повис над пропастью...
А на задней площадке всё неистовствовала какая-то группировка. Словно сговорившись, она на разные лады требовала одного – места под плафонами салона:
– Мужики, потеснись! – распоряжался похоже самый матерый.
– Пройдите ж чуть-чуть вперёд-то, – подбивая другой.
– Впереди же сво-бо-дно!? – дезинформировал третий.
– Ой, ну пройдите же ещё... – бессовестно настаивал четвёртый.
Наконец, залязгало, заскрипело, завоняло – автобус тронулся. Вялые и редкие разговоры разом потонули в непрерывном мычании двигателя, начало пихать назад, вперед, в стороны... Однако, автобус шел неторопливо и нудно, точно фургон похоронной процессии...
Эх! лихая тройка, гоголевских трактов! Где ж ты, удалая, расписная, быстрая?..
Впрочем, доезжал Демьянов всегда незаметно и всякий раз внезапно, с опозданием увидев прослывающие за окном знакомые строения, начинал энергично пробираться к далеким дверям, торопливо работая языком:
– Давайте поменяемся... Вы не выходите?... Сходишь?.. Сам дурак...
Вот и Садовая. Лешка, размятый, охаянный и бодрый, выныривает из вязкой среды человеческих тел в узкий проем двери и сразу – стихия света, гирлянды огней, и свежий воздух, и много-много места! Так много, что хоть руками маши во все стороны!
Хо-р-рошо!
Дверной замок, радостно цокнув языком, впустил Демьянова в квартиру. И Демьянов сразу обмяк, ослаб и, словно человек пришедший, наконец, к своей заветной цели, к цели, к которой стремился весь долгий, шумный день – с наслаждением повалился на кровать. Обутый и одетый...
Началось время его личного отдыха, досуга, развлечений...
В последние недели с Демьяновым происходило нечто непонятное и нехорошее. Он с неохотой и равнодушно работал, домой приезжал основательно разбитый и мрачный... Во сне часто виделись некамчатские места – с фонтанами и коровами... Просыпался Лёшка всегда рано и всегда как бы "не с той ноги". Нехотя садился на краешек кровати, и затем подолгу, задумчиво глядел в синеющее окно. В эти минуты ни о чём не думалось, но на душе становилось покойно и тихо. Однако вставал Демьянов неизменно сильно рассерженный и бормоча своё обычное утреннее "К чертям! И мне пора бы погулять..." – уходил завтракать в кафетерий и снова – на завод...
Что ж, шесть лет на Камчатке. Безвыездно. Без отпусков. С работы и домой. Изо дня в день, из года в год...
Сколько же можно?
И однажды Лёшка Демьянов – решился....
Однако ни на Запад, ни на юг не поехал: "А какой резон? Неведомого оно и дома ничуть не меньше... Бежать все мы горазды, а собственный свой край все по наслышке, все по газеткам..."
Лешка и в самом деле почти нигде не бывал, кроме разве самых обычных мест: кино, библиотека, магазины... Друзей не имел. Только знакомых. А всё потому, как он сам думал, что не пил совсем и боялся девушек, как дите малое бабая.
Зато уж на работе у него был "полный ажур": грамоты, постоянное место на доске почёта, победы в соцсоревнованиях...
На отпуск Демьянов составил себе подробный план: исходить весь город, окрестности, ознакомиться с достопримечательностями. Замахнулся даже на турпоход к Авачинскому вулкану!..
Первым мероприятием он избрал главное – изучение исторических мест.
Так Лёшка впервые пошел на знаменитую Никольскую сопку.
Было утро. Облазив со стороны бухты крутой склон, поросший высокой травой и скрюченными берёзками, Лёшка, весь в паутине и в пыли, выбрался, наконец, на седловину и остановился передохнуть.
Перед ним, всего в двухстах метрах, лежал город: средь серых зданий бесшумно мелькали автомашины, брели прохожие, на территории судоремонтного завода блуждали редкие рабочие, сонно поклёвывали загогулинами стрел портовые краны...
Там начинался обычный трудовой день, А Лёшка стоял в одиночестве на пустынной седловине. Взлохмаченный, искорябанный, отдыхающий...
Настроение быстро упало: Демьянов не привык быть не при деле, а тем более наблюдать, как работают другие. И он повернулся и пошел вниз, в город по асфальтированной дорожке. Щуплый, долговязый, одинокий...
Неожиданно откуда-то из кустов игриво-радостно выметнул небольшой рыжеватый песик, деловито пробежал к бордюре. Остановился. Уши торчком. Глянул по сторонам и ну за своим хвостом кружить, аж лапы свиваются!
Демьянов замер и хотел было уже кликнуть "рыжика", как услышал насмешливо-восторженный голосок:
– Каков тяв-тяв, а?..
Лешка обернулся. На скамье, лениво развалясь, сидел холеный, улыбающийся парень дет тридцати.
– Да. На унты бы, – нехотя буркнул Демьянов и неожиданно для себя, уже мягче добавил: – Твой, что ли?
– Нет, старик, – оживленно отвечал незнакомец, – нам дворняги – роскошь... поскольку сами из дворян.
– Как это "из дворян"? – не понял Лёшка. – Дворник, что ли?
"Холеный" усмехнулся, но ответил:
– Ночую, надо думать, по дворам... Нынче здесь, завтра – там.
– Из дому выперли?! – в изумлении сморщив нос, уточнял Лешка.
Дворянин рассмеялся, но без иронии как-то, беззлобно, словно бы сам над собой и пытливо глядя на любопытного собеседника, посетовал:
– Завяз ты, брат, – наверху лежащего не зришь: пуп я, жизни своей...
– Ну, так оно и видно, – хмыкнул Лешка. – а, вообще-то, интересно, зачем ты мне вот это всё рассказываешь?
– Так ведь твой вопрос, мой ответ на вопрос, – посерьёзнев отвечал "дворянин". – Да и лицо, кстати, мне твоё что-то знакомо... Ты в прошлом не в Кисловодске отдыхал?
– He-е... Я и знать такого не знаю.
– Так, значит, летели вместе!?
– Да нет же! Не летаю я никуда...
– Ну, в Паратунке, может быть?..
– Опять мимо, – с раздражением отвечал Лешка, – не был я там ещё...
– Да ну?! – искренне удивился "дворянин", – Дак, как же ты тогда... это... отдыхаешь-то?
– Как все. – пожал плечами Лёшка. – В кино, в театр хожу, ну и всякое там, такое...
– Ишь ты... Здорово... А сегодня что без лопаты?
– В отпуске, – угрюмо отвечал Лёшка.
– Охота к перемене мест, значит? Знакомо... Ну, а день, вижу, свободен? –поинтересовался "дворянин", искоса глядя на помрачневшего ни с того, ни с сего Демьянова.
– А то как же? – С вызовом, блестя серыми глазами, проговорил Лешка.
– Убедительно! – рассмеялся "дворянин" и резко встав со скамьи, подошел к Демьянову. – Предлагаю познакомится. Аркадий Скрипка.
– Алексей... – неуверенно, но с достоинством ответил Демьянов.
– Ну, как, Алексей, – немигая глядя на своего нового знакомого, спросил Скрипка, – хочешь, мы с тобой так проведём восемь часов, что ни разу не соскучишься?
– Не-е, спасибо, – мотнул головой Лешка.
-Фу-ты, ну-ты! – взбурлил Аркадий, досадливо хлопнув в ладоши. Скажет же человек такое – "спаси-ба"! Пошли! Берем "тачку" и – к знакомой. На момент. А там... не пожалуешься!
– А далеко? – уже безвольно осведомился Демьянов.
– Не-е! До девятого километра...
– Ну, надо так надо.
Однако взятие "тачки" оказалось делом не столь уж и простым, даже более того, оно оказалось именно взятием. После третьего штурма, отчаянного и голосистого, Скрипка, наконец, махнул на свою собственную затею:
– Ладно, Алеша, доберемся и на "частнике"! Пошли!
– Пошли, – охотно согласился Алешка.
– Стой, – сказал Аркадий на втором десятке торопливых шагов, и энергично подёргав рукой, остановил блестящую фиолетовую "Волгу".
Бодро обежав транспорт какой-то спортивной трусцой, Скрипка приветливо и задорно скаля зубы, выгнувшись, лихо выкрикнул:
– До девятого-то, чё, сходим?
Шофер – полный, тридцатипятилетний мужчина, сладко, котообразно прижмурив глазки, загадочно выпел:
– А платим как?
– Дак, как с моря пришедшие! – распахнулся "дворянин" с видом "передвигаться, так передвигаться".
– Ну, спешу, правда, да ладно уж, моряков уважаем, прошу.
Плавно качнувшись, автомашина легко и торжественно тронулась, и поплыла, стремительно набирая скорость.
– Своя? – попрыгав на сидении, с уважением спросил Скрипка.
– Да, – беззаботно отвечал шофер. – С собой прихватил.
– И откуда?
– С Душанбе. Слыхал, наверное?
– Эт на юге который?
– Тот самый.
– Слаха-ал. Ну, и как у вас там, нынче-то, жить можно?
Водитель, хитровато прищурившись, наклонясь к Аркадию, доверительно поделился:
– Жить-то можно, если, конечно, можешь жить!
– Ну?! А ты чего укатил? Не можешь что ли? – вскинув бровь, словно изумясь необычайно, строго и недоверчиво уточнил Скрипка.
– Могу, – недоуменно пожал плечами шофер, – но здесь могу еще лучше.
– Это верно. – Внезапно взъерошившись, страстно подхватил Скрипка. – Уж где-где, а у нас лучше можно. Скажем, устал, рожи надоели – в самолет, в тундру! Там за сто километров ни одного пиджака, ни одной юбки. А то вот ещё, за город и – в шеломайник! Вот тебе и лабиринт из двух метровой травы! Ну-ка, выберись! Да-а... Или – вулкан! О! Вона, гляди, справа, видишь? Один Авачинский второй – Корякский. Не Килиманджаро, конечно, но красиво-то как!?
Шофер равнодушно потаращился в правое окно и недоуменно хмыкнул:
– Хых, да на кой мне эти две кучи?
– Как это, то есть на кой?! – чрезвычайно искренне удивился Аркадий. – Да ты хоть видел хоть одно приличное изверженьице? Ты хоть... Это зе катаклизм! Зрелище!!! Дым. Пap. Пeплoпaд. Kaмнепад. Лава!.. Народ: "А-а-а!". Сопляндия: "и-и-и!.."...
Беседа приняла чисто прикладной характер: "дворянин" щедро менял слова на эмоции шофера, шофер – вымогал расположение "пришедшего с морей". Алешка затаился на заднем сидении и сосредоточенно смотрел в ветровое стекло, вперёд, вдаль и видел огромный, слагающийся из придорожных столбов, клинообразный тупик...
– Вот так-то, – успокоено заключил, наконец, Аркадий после многоминутной речи, устало утерев вспотевший лоб. – А ты говоришь... Дети-то есть?
– Не-е. Я потомственный холостяк. – беспечно отвечал шофёр.
– Алиментщик, что ли?
– Почему это, – вытаращился "частник".
– Ну, холостяк, а потомственный. Что ж ты, потомству-то, ни шиша?
– Да я... – взъерошился шофёр.
– Ну-у, заливай! А вообще-т ты зря. Я вот как подумаю... оча-aг! – "дворянин" блаженно улыбнулся и выразительным жестом показал условное место очага. – Пришел, скажем, с селедки. Из тумана. Намерзся. Надрыгался, А тут! На столе: помидорчики, огурчики маринованные, картошечка жаренная дымится... Рядом жена... своя. Пышная такая, ароматная!.. Дома тепло, часики тикают, детишки, там, разные бегают... Идилия!..
– Да-а... К жене, значит. – понимающе кивнул "частник".
– Кто эт тебе сбрендил эдакой? – обиженно вспылил вдруг Скрипка.
– Так ведь...
– Ладно-ладно, тормозник-к тут. Доставались, похоже...
Мягко клюнув капотом, "Волга" встала у захиревшей, грязной берёзы. Приятели вышли.
– Э-э! Э!?.. А вы че, пошли? – облизнув сухие губы, недоумённо вскрикнул "частник", высунувшись почти наполовину из окна.
– Да, друг, будь здоров! Спасибо за скорость.
– Так, а... Даром я тут с вами, что ли?
– Ну, так я ж и говорю: "спаси-бо"!?..
– Чё "спасибо", чё "спасибо"?! – взбунтовался неожиданно шофёр. – Деньги-то, гоните!
– Нету денег, друг, нету, – устало и тихо промолвил "дворянин".
– Мину-у-точку! Как это "нету"? Гони, грю!..
– Ну, я тебе что, старик Хоттабыч? – обалдело воззрился Скрипка на "частника". – Перстами пощёлкаю и – на тебе, пожалуйста? Сказал же, с моря мы. Где они, деньги-то нынче у рыбака? Ты, что, в самом деле?
– Ох! ханыги, вы, прощелыги, – сокрушенно испустил шофёр и его машина, нервно дёрнувшись, ушла в перспективу улицы...
– Ишь-ты! – удивился Скрипка. – С Душанбы, а тоже туда же – "ханы-ы-ги!
– Да, что ты с ним так? – поинтересовался Лёшка, – У меня ж были деньги, – отдали б...
– На-а!.. Эт тебе ещё на кой чёрт? Иль сосед он, по площадке лестничной? А может туз свой в нужном месте?
– Да, нет, конечно, – смешался Лёшка, – просто. Подвёз ведь...
– Ну, да. Ну и хорошо! Так оно и должно быть. Сегодня он нас подвёз, а завтра мы его из-под обстрела на себе... Иль кровь, может, сдадим, сколько потребуется. Человек – человеку... О! Святое мгновение! Дом и – наш! Ну, значит, так: ты там всё больше молчи – тебе это очень идёт. И не беспокойся. Главное – штиль Женщина она – меж небом и землёй застрявшая. Питает, как ей мерещится, только высшие свои потребности. Стало быть, при такой раскладке, только молчание мужчины и окупится чем полезным.
– Стой... Постой! – предложил с некоторым испугом Лёшка. – Может я того, рядом подожду?
– Ни-ни! – скомандовал Скрипка. – Закулисная тень тебе не к лицу! Делай как я! – И он толкнул голую дверь чьей-то квартиры.
Встретили приятелей холодно. Настолько холодно, что Демьянова немедленно бросило в жар. Он застыл, прижавшись к стене, оторопело хлопая глазами, едва дыша и не смея ни пройти вслед за Скрипкой, ни броситься вон...
В прихожую неторопливо вошла стройная, беловолосая женщина в длинном цветастом халатике. Тревожно-нервно она взглянула на пришлых и, почему-то опустив голову, тихо произнесла:
– Вы ошиблись, молодые люди, здесь не кормушка для лоботрясов...
– Галина Сергеевна, – поспешно и горестно всплеснул руками Аркадий, – да старое я взбаламучивать пришёл-то разве?.. Ну... Я к вам с душой...
– С чьей? – насмешливо прищурилась грустная женщина.
– Эх... – упавшим голосом выдохнул Аркадий, – а я-то к вам шёл как.. Думал, поймете, поможете, может...
– Чем же? Своей сберкнижкой!?
– Да.
– Пробовала, Аркаша, да не сварилась каша! А как мне хотелось верить тебе, Скрипка, видеть другим... А что случилось? Что-нибудь случилось, Аркадий?
– Думаю, что да. Я решил, как бы это... Начну с нуля. Вообще-то уже начал: в самолёт и в Олюторскую экспедицию... Документы взяли уже. Отдал. Только вот на билет нет...
– Ты летишь? На работу?! – женщина была само изумление.
– На работу, Галина Сергеевна. – Не без энтузиазма отрезал Скрипка. – Вот и товарищ... Всё! Хорош ходить-то в скоморохах, верно? Да и года уж не те – четвёртый десяток. Так сказать, край земли...
– Ну-у, Скрипка... А документа уже приняли? А сколько нужно-то, на дорогу? Ты узнал? – недоверчиво и вместе с тем обрадовано посыпала Галина Сергеевна своими вопросами и, словно только что проснувшись, горячо и жадно, во все глаза, смотрела на скромно переминающегося с ноги на ногу задумчивого Аркадия. – Да и место новое, пока устроишься...
– Там, ладно, – баском заверил её Скрипка, – а туда сорок четыре рэ.
– Сейчас, Аркаша. Проходи... Проходите. – Женщина засуетилась, захлопотала со стульями, поправляя на ходу причёску, оправляя халат. – Я сейчас...
И торопливо ушла в другую комнату, и торопливо вернулась обратно, но уже с красной маленькой сумочкой в руках, поспешно доставая деньги...
– Вот, тут тебе на дорогу. Вот... Так, ну и аванс пока выдадут... Кто его знает? В общем, сто рублей. Больше дома нет, но если что Аркаша, если что там сразу как-то не получится, понимаешь, будет нужно, ты – телеграфируй... Хорошо?
– Галина, вы... вы – ангел! Да, что там – богиня! Не меньше! – растроганно, так, что у Алексея щипнуло в носу, выдохнул Скрипка.
– Ладно, – застенчиво отмахнулась Галина Сергеевна. – Адрес-то не забудешь?
– Как можно, Галь...
– Ну, вот и прекрасно! Да, а билет надо бы взять прямо сегодня.
– О чём разговор?! Я уже в Елизово. Ну, а вечером, разреши мы с товарищем к тебе на чаёк, на огонёк?
– Ну, конечно же, заходите!.. Ты и не познакомил, правда, невнимательный...
– Ну, теперь уж за чайком! За столом. Нy, ладно, Галь, до вечера.
– До вечера, ребята, жду. – Она улыбнулась ласково и тепло, она проводила гостей до двери, она помахала стройной рукой им вслед...
Приятели шли несколько долгих минут по пыльному асфальту в полном молчании. Несколько долгих минут Алексей пытался выбрать какую-то определённую позицию по отношения к происходящему и что-нибудь, безусловно, выбрал бы, но тут идущий сзади него Аркадий вдруг беззлобно, и даже как-то самозабвенно, рассмеялся:
– Вот же, бестия, а?!..
– Что ты? – удивился Демьянов.
Скрипка не отозвался. Физиономия же его была столь замысловата, что и вовсе ничего нельзя было понять.
– Что ты? – повторил свой вопрос Демьянов, останавливаясь.
– Та-а, – отмахнулся Скрипка и тут же, хлопнув себя ладошкой по лбу, выпалил:
– Друг! Да мы ж с тобой в Паратунку собиралась?!
– Ну-у? – удивился Лешка.
– Точно! – заверил Аркадий.
– Тогда, что ж, поехали...
II
Паратунка в сентябрьском уборе – словно ожившая красочная картинка из детской книжонки. Обилие света, зелени; воздух незрим; небо – яркая и безоблачная лазурь; ветерок ароматен и свеж – лёгкими касаниями бережно ворошит чуть тронутую позолотой листву белокожих берёз... Здесь, всего в шестидесяти километрах от города, голого и пыльного, лето только начинало увядать... Хотя, да, конечно, лето – это не время года, а скорее состояние человеческой души...
Демьянов и Скрипка – две полубегущие фигуры – пробирались напролом сквозь пышные заросли трав и кустарника. Со стороны легко могло показаться, что эти двое парней бегут откуда-то, нежели куда-то. Но вот, встали.
– Лёшка! – Заорал Скрипка так, будто Лёшка ещё где-то под Петропавловском. – Место-то, а?! В бога бабушку – пир для носов?!
– ...
– Давай тут?
– Да мне хоть где, – еще не сориентировавшись оробело отвечал Лёшка.
– Ну и давай. Тут и загарнём и во – наблюдательная точка.
– Что, "наблюдательная"? – скидывая штаны, улыбнулся Лёшка.
– Ну, как "что"? Озирать будем: кто какой, какая, как... Ты театр любишь?
– Ну, так, хожу. – Пожал плечами Демьянов.
– Тэ-эк, а с чего он начинается?
– Театр-то? С вешалки говорят...
– Эт говорят и пусть себе говорят, – ты-то как думаешь? Если с вешалка начинается, так и сам он лишь продолжение вешалки... С осмотра начинается, современничек ты мой, с осмотра! – Скрипка поднял указательный палец и, хлопая глазами, смотрел на Лёшку, точно ждал чего-то.
– Ну... – догадался, наконец, Лёшка.
– Вот, – удовлетворительно потёр свои бархатные руки Скрипка.
– Вот-то, что? – Обалдело уставился Демьянов на своего несусветного приятеля, прижимая к голому животу аккуратно сложенные брюки. – Премьера тут тебе что ли?
– А я к тому, что премьера? – Изогнув брови, восхитился было Скрипка, но сразу, словно раздумав удивляться, махнул рукой и проговорил с полным безразличием: – Я не к тому, что спектакль увидим, хотя, хочешь – смотри.
Лёшка плюхнулся на ворох одежды и стал смотреть, но – люди купались, люди гуляли, люди разговаривали и загорали – ничего особенного...
– Ну, докладывай! – Шефским тоном затребовал через некоторое время Аркадий, присаживаясь рядом. – Ничего? Одни декорации да безнагрузочная бестолковщина?
У Лёшки сморщился нос.
– Да-да, – продолжал въедаться Скрипка. – всё так себе... А ты настройся-ка, присмотрись. И столько тут, в этой капельке человечества, драм да водевилей обнаружишь, сколько Бальзак Оноре в де Париже.
– Это что, модерн? Сосание из пальца? – угрюмо уточнил Лёшка.
Скрипка расхохотался. От глаз его брызнули морщины, нос и рот превратились в маленькие треугольнички:
– Да у тебя, старик, вороний глаз!.. Что блестит – то видишь. Да-а... Да и ты ль один? А хочешь, я твоё персональное воображение самый чуток гальванизирую? Взгляд станет – как у дошкольника?
Лёшкино самолюбие взъерошилось, но и любопытство тоже. Согласился.
– Так вот, начнём с яйца, – приступил Скрипка к гальванизации, усаживаясь поудобнее в позу жреца. – Смотри вокруг снова. Что вокруг? Вроде скопище какое-то растительное. И всё. Понападали семена когда-то куда попало, как попало и вот – пожалуйста? А, вот и нет! Всё тут закономерно, всё в своём сочетании. И всё как у людей. Одни семьи растений выживают других с обжитых мест, мелочь кормит крупные; крупные смотрят в небо, мелочь – себе под ноги... Присмотрись-ка, кажется давным-давно все виденное, поскольку одета природа всегда однообразно, по одному фасону сезона? Фиг тебе с маслом! Она – разная! Всегда разная... В зависимости от погоды, от освещения, от нашего настроения. Вон, трава – рано утром она росой искрилась, взгляд, даже вороний, видел на ней многоцветье бриллиантов; а чуть позже, когда она немножко подсохла, на ней, словно цыплятки, солнечные брызги... А зайдешь в заросли! Взглянешь вверх, сквозь листву –лазурь! A ажур! каковский, Лёха?! А какие кружева теней расстилают деревья... Или ж вон, желтые листики... Какими невзрачными, неприметными, какими редкими кажутся они сейчас в этой уймище зелени! А на закате зелень-ярь потемнеет, поугаснет, но зато какой позолотой вспыхнут эти безхлорофильные!.. И сколько их будет!..
Последнее слово Скрипка произнес с таким жаром, с таким энтузиазмом, с такой душевной силой, что какой-то бродячий кобель, ненароком оказавшийся поблизости, поспешно сиганул совсем в противоположную сторону, куда, наверное, ему и не надо было вовсе.
Приятели замолчали. Радостное впечатление от райского уголка Камчатки незаметно улетучилось, уступив место лирической грусти и досаде. Совсем неожиданно для себя Демьянов и взаправду уразумел вдруг, что место-то и в самом деле ни пером, ни языком не описать! Но отдыхающие, будто ненормальные какие-то, хоть и посматривали вокруг, но ни волнения, ни дум, ни удавления в глазах?.. Сплошь одна мертвецкая скука-скукотища...
– А люди, – заговорил нехотя Скрипка, – видишь, все горожане. Думаешь, они чувствуют, знают, понимают сколько-нибудь эту окружающую дичь? Черта с два!.. Вот, странно, казалось бы: человек глазеет, – опупело прямо, – на картины Серова, Шишкина, Левитана, а прикатил, ну, точь-в-точь на пейзаж в раме и – не видит его?! Перед картиной повизгивал от умиления, а очутился на пейзаже – всё: одубел. Мрачен и хмур, будто вокруг сопливые стены погреба, а не эта роскошь... Ну и метаморфо-оза... Аж плеваться на все градусы хочется! Честное слово...
Скршка рассердился, видимо, не на шутку и, плюнув для души в сторону водоема с людьми, повернулся к нему задом. Лёшка тоже. Помолчали.
– Оно и так, вроде как-бы, – начал неторопливо, словно сам с собой, рассуждать, Демьянов, – но ведь картина, она же и есть картина. Хоть ты там горшок ночной рисуй, но так, чтоб был бы он как картинка. А иначе чего ради я на него смотреть-то пойду?
– Ну, не-ет! – почти взревел от возмущения Аркадий. – Если уж это настоящее искусство, я тебе скажу, так подавай его без всякой там косметики! Но с крючком, конечно... Мастер... Да, любой мастер – мастер он и в Африке мастер – кладет жизнь в своё произведение таким макаром, чтоб и не размалевать и ты чтоб мимо не прошёл. Тебя ж не зацепи – ты точно мимо протопаешь. Да ж не всё ещё это, – на красоту надо ж быть настроенным. Тогда-то только ты и запоёшь ей в унисон. Природе в унисон. Что говорить, – Скрипка вяло махнул рукой в сторону отдыхающих, – они и работают, как отдыхают...
– А ты, как работаешь? – зло прищурился Лёшка.
– А я как работаю, – невозмутимо подтвердил Аркадий. – А что? Отработал – отдыхай. Хорошо поработал – хорошо отдохни. Отдал обществу, разрядился, возьми от общества, зарядись.
– Интересно, – усмехнулся Демьянов, – как же это ты-то разрядишься, если что ни день, то выходной?
– Уметь, брат, надо: совмещать и труд, и отдых...
– Какой же у тебя будет труд? – Лёшка даже привстал от такого, как ему показалось, нахальства...
– У меня?.. Изматывающий. С тобой, что я делаю? Разговариваю. А кто сказал, что лектор – лодырь?
– Ну, с трудом-то, ладно, – снова плюхнулся на одежду Демьянов, – а с радостями как? Радоваться, как я знаю, можно только с тем, кто на тебя похож. Я же, сколько живу, ни одного похожего на тебя не встречал. Ты ископаемое прямо какое-то.
– Н-да, – Скрипка так внимательно рассматривал своего собеседника, словно тот всерьез утверждал, будто бы дважды два – нисколько. – Теперь мне не понятно, ты родился, чтоб заблуждаться или ты еще вообще не родился? – И вдруг раскричался, размахивая руками – некрасиво и сумбурно, словно отбиваясь от чего-то смертельно поднадоевшего. – Да у меня этих похожих, знаешь, луну унавозить хватит! Любой прохожий – мой, мой единомышленник! Собеседник мой! Потому как любой от хлопот да забот, как получекнутый... А сколько таких, как я, но – при деле? Вчера, на тебе, пожалуйста, склеил двух особ. Сразу. И обе – дармоедки! Одна у вояк, кассиром. Ну, придумать – не придумаешь: тридцать дней дома, при муже остолопе валяется, один денёк – трудится. Как же! В поте румяного лица зарплату выдаёт. Вторая, – ещё смешней, – на Ленинской, впритык к ГУМу, в ларьке торчит. ГУМ – рядом, а она – в ларьке! Продает с горем пополам, за месяц тюбик шампуни, да пачку булавок, но в получку, как трудящейся – вынь да в рука сунь, свои две сотенки, свои, кровные рублики... А сколько их, господи ты, боже мой, при мужьях, но без работы?!
– Сравнил! Там другое дело. Мужья, зато, с их помощью...
– С какой, помощью?! Деток – нет, – им же самим ещё наиграться надо; обед-ужин – в общепите; в комнатах – тёти по найму вылизывают... А ты говоришь "ископа-а-емое"!.. Эти-то от безделья и вовсе уж, того. Пара, другая фраз из "Крокодила" и все – уже родной! Брат уже. Даже ближе.
– Да, какой ты брат, – вскипел опять Лешка. – Ну, кто тебя поймет-то? Кто? Да, никто. И я не мойму. А вот меня – поймут, потому как люди, они все вот такие, вроде меня. А ты – один... Хуже каторги в сто раз...
– Н-да, – сокрушённо испустил Скрипка, озадаченно поцарапывая затылок. – Темнота ты, я гляжу, того – непроницаемая...
Воцарилось празднолежание. Сердитое, бессловесное, тягучее, От нечего делать Демьянов развернулся опять к водоему и принялся было рассматривать отдыхающих, но они, словно растаяли, словно слились с серым бетоном бассейна, с серой изгородью, невзрачным строением раздевалки...
Солнце шло уже по второй половине своего пути, но еще припекало. Из душистой травы поднимался тревожный запашок сырой земли и прелых растений. Мысли путались...
– Сердишься? – позвал вдруг Скрипка.
– Та-а, – отмахнулся Демьянов, – не ясно вот... Смотри-к, какая штука, выходит. Пользоваться готовеньким – доля животных. Только работа поставила человека на ноги. Ну, а если опять не работать? Так это ж опять на четвереньки? Внутренне, хотя бы?
– Ишь-ты! Умен, бестия! – с искренностью произнес Скрипка и перебрался поближе к Демьянову. – Ты что кончал-то?
– Ремеслуху.
– Во, как... Ну, и что он тебе дает, труд этот?
– Ну, как что? Я со всеми... – неуверенно отвечал Лешка.
Разговор принимал совсем уж тяжелый, хотя и интересный ход: Лешке никогда и в голову не приходили подобные вопросы. Да и зачем такие вопросы, если ты и без них просто благадарен своей работе за честный кусок хлеба. И все.
– А если все в вулкан сигать начнут, ты тогда как же, – не унимался Скрипка.
– Как... И я, наверное... Куда ж одному-то?
-Да-а... Занятный же ты экземплярчик... Главное – редкий. Тоже вроде как ископаемое. – Скрипка сдержанно рассмеялся и перевернулся на спину.
– Ну, эт у тебя фантазии, – с безразличным видом проговорил Лешка, хотя в душе у него уже вовсю бушевало возмущение своим же бессилием доказать. – Не экземплярчик, во-первых, а во-вторых – нормальный работник...
– Эх, работник-работник, – сонно потянулся Аркадии, – Что ты можешь там наработать, хотя бы на хорошо, если на это "хорошо" ты не настроен? С самого начала, с самого утра... Ты увидеть можешь, вот тут, например, красоту, если ты на ней не настроен?
Лешка уже совершенно не соображал и ничего не возразил.
– Нет, – помог ему Скрипка. – А не видишь красоту, можешь ты её создавать?
– Нет, – помог Демьянов Аркадию.
– Именно! – воодушевляясь, одобрил Аркадий. – Кто видит слона, тот не нарисует балерину.
– ?..
– Тут, как минимум, эту натуру надо, того, преобразовывать. А это уж мозгам не выгодно. Экономически. Да и получится что-то вроде пиджака из разных лоскутков. Почему, скажем, в Паратунке, людям скучно? Да потому, что за неделю так обалдели, что и за весь день тут отойти не могут. Не могут настроиться на радость, на смех... Вон, посмотри, копошатся в воде будто каторжники! С перил глядят на воду до того, курва, уныло, будто топиться пришли!.. Грызет их скука смертная, а почему? Скука – это ж вроде как, ну, спать хочется?.. А спать хочется, когда надоело все начисто, когда и взглянуть-то не на что. Да и некуда. И делать тоже нечего. Это когда, ну, ни-че-го нового. Это в Паратунке-то ничего-нечего? Здрасти!..
– Ну, тут ты совсем не совсем, – вставил Лёшка в Скрипкины сетования свою точку зрения, – чего спрашивается, придираться к людям, хотеть, чтоб они все тут до одного бегали вокруг берез и ахали хором? Они тебя не хуже видят все эти травки-листика... А что в ушах у тебя от их хохота звон не стоит, так это мы сидим не там. Потехе, ей не только час, но и место нужно.
– Эт, какое же? Комната смеха, наверно?
– И она сойдет, – спокойно-деловито объяснял Демьянов, чувствуя в себе неожиданный прилив силы и уверенности, – а может, ресторан какой-нибудь сгодятся...
– Вот как! – прищурился Аркадий. – Что ж, старик, бери вожжи в ладошки – поедем послушаем...
III
В зале ресторана к приходу Демьянова и Скрипки уже плавало столько слоисто-кучевом мути табачного дыма, что можно было подумать, будто здесь откупоривают не бутылки с коньяком, а сосуды с джинами. Впрочем, это не помешало Аркадию обнаружить нужную официантку и получить два места за длинным, полупустым столом.
– Ну, курят, ну, курят! – осуждающе заметил Скрипка, неторопливо присаживаясь. – Вот у нас в НИИ, например, был такого рода эксперимент: подопытную группу собак в течении двух лет регулярно двадцать раз в сутки обдували дымом сигарет "Визант". И что вы думаете? – воззрился он на сидящих за столом. – Погибли все! Да... И вот, даже вы, папаша, извините, смолите? Эх! Эдак-то и конец века не увидите...
– А вы не шибко-то, не шибко! Конец века... – Встрепенулся мужчина пенсионного возраста. – Я, между прочим, курю не как тут некоторые! Все один фильтр, я – двойной!.. Стало быть, что?.. А вы "канец ве-е-ка!.."
– Ну-у, тогда извини, отец, – развел руками Аркадий. – Хотя я ведь не обиды ради, а для иллюстрации... Ну, да от моих слов тебе все одно... Не то, что мне твое кадило...
Старик встрепенулся, прищурился зло и насмешливо и с каким-то петушинным азартом заговорил:
– Ишь-ты, выискался! Дак ты дверьми, паренек, ошибся видимо? Столовка, она – рядом! Сигай, пока не заперли: там-то тебе посвежее будет.
Скрипка внимательно выслушал и с сожалением снисходительно урезонил пенсионера:
– Па-па-а-ша! Советологи нынче в загоне. Газеток-то что, не нюхаешь? Нет? Оно и видно: лобик, вона, весь в морщинках, а полушария и сквозь плешь видно – шлифованные.
"Пенсионер", словно увидев перед своим носом неожиданную и огромную дулю, поскучнел, сник и, отвернувшись, брезгливо произнёс:
– Так бы сразу и сказал, что академик ты с помойки. Мать твою по диагонали...
Скрипка промолчал, задумчиво вытянул губы трубочкой и принялся внимательно осматривать зал...
Демьянов сидел все минуты этой непонятной словесной перестрелки, застыв в одной, самой нелепой, как ему казалось, позе, не смея ни шелохнуться, ни поднять глаз на сидящих рядом. Сидящие рядом – молчали. Сидящие в зале – шаркали ногами, стучали стульями, ножами и вилками. Вся эта звуковая бурда ещё не густо пересыпанная разноманерным смехом поднималась от столиков и повисала в ядовитогазовом коктейле из воздуха и разносортного сигарето-папиросного дыма.
Готовый лопнуть от внутреннего напряжения Лешка, затаив дыхание, вслушивался теперь в шумиху зала, безотчетно ловя обрывки чужих разговоров:
– Па-ря-док! По одной на нос и по одной под руку... А чего? Переходи к нам: работа не пыльная – мешков не носим... А я ему говорю: "А интересно знать, товарищ прокурор, после каких таких доводов он пришел к подобным выводам?!.. ...повысить ...освоить! ...внедрить...
При последних словах Демьянов круто повернулся на стуле, словно эмигрант, услышавший, наконец, родную речь, но эта "речь" безнадёжно вязла в трясине ресторанного гвалта, прорываясь лишь особо ударными единичными словами и фразами:
– ...разработать!.. в итоге... как в результате... под чертой...
Демьянов поспешно встал и скорым шагом направился в чад с намерением взглянуть – вдруг... свои?! заводские!?
Неожиданно оратор смолк, но, тем менее, Лёшке почти тот час удалось обнаружить актив здешней общественности...
Актив стоял на ногах. Вскинутые руки застольников венчались игриво блестящими фужерами и рюмками. Деловые люди чокались. Торжественно и радостно. Сталкивающееся стекло позванивало с глуховатым треском и мгновенно растворялось в застольном говоре и лязге...
Демьянов ошибся – за столами были не заводские, хотя внешне и очень похожие на администрацию управления. Он повернулся и пошел, с трудом ориентируясь, искать свое место...
И кстати: его одностольники уже выпили по первой и теперь, чтобы найти повод для второй, энергично знакомились друг с другом. Лёшка был принят, представлен и "оштрафован"...
Коммуникабельность росла с каждым тостом. Тосты сокращались с каждой рюмкой. И вот, компания, наконец, раскололась, разделилась на диады. Все говорили, все обменивались и улыбались. Лёшка оказался беспарным... Зато он всех слушал, всех видел! В то время как его не видел и не слышал никто.
– Ну, а вы видно из Алма-Ата? – деловито осведомлялся его правый у своего правого, обсасывая курячью ногу.
– Да-да! – обрадовано закивал тот, оторвавшись от люля-кебаб. – А как вы догадались?
– Элементарно... Голова у вас на яблоко похожа весьма...
Скрипка не без азарта вгрызаясь в антрекот, вел милую беседу с сидящей напротив широкоплечей, ладно сбитой девушкой:
– Ну, а каковы ваши планы на будущее? Вы, простите за оригинальность, не собираетесь выходись замуж?
Собеседница Аркадия ничего не ела, не произносила длинных фраз, а только отхлебывала малюсенькими глоточками Советское шампанское из пол-литрового фужера вприкуску и шоколадной конфетой. Её лицо, очевидно не дурно выглядевшее без косметических причуд, теперь было заляпано и измазано во вкусе пятилетнего живописца. И ещё Лешке бросилось в глаза то, что она регулярно широко открывала ротик, выставляя на всеобщее обозрение два ряда хорошо начищенных зубов, и при этом нарочито морщила свой крошечный носик, что в совокупности по её разумению, видимо, должно было составлять обворожительную улыбку...
Слева от этой девушки, придавив край стола, громоздкий мужчина угрюмо подбадривал своего левого товарища:
– Выпей же, ну?.. Ну?..
– От-цепись!..
– Ну, для солидарности! – не унимался "громоздкий".
– Я те тебе не пролетарий.
– Эх-ма! вкус у тебя какой-то неестественный... Аж, досада берёт!
А время, тем временем, шло. Зал уже напоминал стихию, бушующее море с тонущими кораблями и жертвами... За соседним столиком уже возникали высокопарные разногласия:
– Я тя пойму "от" и "до", ты меня пойми!..
– А ты мне вальс, вальс заделай!..
– Да не-е, щас другой стиль пошел...
– Ну, чечётку! чечётку давай!..
– А я цыганскую хочу!
Аркадий уже оккупировал душу своей собеседницы и теперь, взирая на девушку глазами загоняющего зверя, томным, подрагивающим голосом деловито рассуждал:
– Вот и я раньше считал: "Что семейная жизнь? Бесцветное бытие!.. Каша, молочка, сказочки, пеленочки..." Ан, нет! – И вперив свой взгляд в мутную глубь зала задумчиво и твердо добавил:
– Семья – это мавзолей! Инкубатор будущего!
И вдруг, вспомнив, наконец, о Лешкином существовании предложил, наклонясь к самому его yxy:
– Так хочешь посмотреть акробатические номера отдыхающих "там"?
И, не дожидаясь ответа, торопливо поднялся я закренделил к эстраде.
– Смотри, дружок, любуйся! – Вернувшись через минуту, насмешливо пригласил он.
– Для наших гостей из солнечной Паратунки, – задорно крикнул певун в зал, – "Ехал на ярмарку ухарь-купец"!..
И в зал сыпанул лязг ударника! Задолдонил барабан. Бойко, зазывно закудрила гитара... Звуки инструментов смешались, слились и в зале заюлила, завилась терпкая мелодия. И вдруг всё оборвалось, замерло разом и вновь хлынуло нервным звукопадом, но уже свитое с кукольным голоском певца: "Эх-х-ха! Ехал на ярмар-ку..."
И в один миг ресторанный зал, словно вскипел: из-за столиков резво вывинчивались люди, торопливо устремлялись на малопространственную площадку близ ансамбля и... Пьяное скопище людей билось меж колонн, ощетинивалось многоразными руками; охало, повизгивало и хохотало в табачном дыму, в музыкальном гвалте, в пожаре нечеловечьего веселья... Оно плясало, это обезумевшее скопище мужчин и женщин, начальников и подчиненных, умных и дураков!..
– Вкалывать вас там научили, будь здоров, – словно с того света донеслось до Лешки, – а вот отдыхать-то... фи-гушки. Тут каждый в одиночку. Вона, поначитались о гусарщине да цыганье и туда же – трясут кудрями, животами да задницами. У-у-ух! как весело!..
Фразы, словно мерзкие, скользкие черви вползали в Демьянова, опутывая его сознание. Он удивленно смотрел прямо перед собой, во все глаза, не мигая, не отворачиваясь... Беснующийся рой людей быстро превращлся в серое, дрожащее пятно, в мутную, бесформенную массу... Неожиданно свет бра и люстр померк и в удушливом мраке, словно останки от взбудораженного мира, затлели редкие багровые крошки!.. И тут же, откуда-то из углов зала, разноцветными потоками захлестали прожектора, меж столиков задёргалась опрокинутая мохнатая тьма, на морщинистых потолках и высоких голых стенах заметались лилово-синие джунгли теней...
Демьянов, вцепившись в край стола, съёжился и молчал, и вдруг, резко поднялся! Поднялся и – бросился, расталкивая скрюченные в пляске тела, – прочь, к выходу, к воздуху...
А вслед ему неслось:
– Ай, нэ-нэ-нэ-нэ-нэ-нэй, нэ-нэ!
Ай, нэ-нэ-нэ-нэ-нэ-нэ...
1981 г.
г. Петропавловск-Камчатский Участвовать в обсуждении публикаций могут только зарегистрированные пользователи. |
|
 |
